Ричард Бах. "Дар крыльев"

Смерть во второй половине дня – история полета

Он заговорил только во второй половине того первого дня, когда мы готовились к посадке в планер нашей команды, разбираясь в паутине тросов парашютов, плечевых и привязных ремней и проверяя рычаги управления и расцепляющий механизм буксировочного троса, он сказал:

– Словно готовиться родиться. Так себя чувствует младенец, когда устраивается в своем новом теле.

Я вас предупреждаю: он имел обыкновение говорить такие вещи.

– Это не тело, – сказал я твердо, но не резко. – Видишь? Вот пластинка с данными изготовителя. "Швейцер" 1-26, одноместный планер. И все другие планеры на этой взлетно-посадочной полосе – тоже планеры 1-26, и это Харли-Хилл, соревнования, и мы должны победить. Помни обо всем этом, о'кей?

Он не ответил. Просто взялся за лямки, затянул их потуже, подвигал рычагами управления легко и быстро, словно пианист, разминающий пальцы перед началом концерта.

Самолет-буксировщик "супер каб" стоял перед нами, и с ним нас соединяли несколько сотен футов нейлонового шнура. Мы были готовы к взлету.

– Беспомощный. Ничто так не беспомощно, как планер на земле.

– Да, – сказал я. – Ты готов?

– Поехали.

Я повернул руль направления, чтобы дать сигнал пилоту буксировщика. "Каб" двинулся вперед, за ним змеей пополз шнур, потом шнур натянулся, и наш неуклюжий прекрасный "швейцер" покатился следом. Самолет-буксировщик дал полный газ, и мы понеслись за ним... Через несколько секунд мы уже управляли элеронами, потом рулем направления, и, наконец – рулями высоты. Я потянул рычаг управления назад, и планер аккуратно поднялся над взлетно-посадочной полосой, поднялся всего на несколько футов над землей, чтобы сделать взлет "каба" более легким. Мы летели, а мимо нас с шумом проносился ветер и рычаги управления ожили в наших руках.

Мы родились, – спокойно сказал он. – Вот что значит родиться.

Он, не спрашивая разрешения, взял на себя управление и полетел на этих больших длинных крыльях, сначала неловко, за самолетом-буксировщиком, немного дергаясь, пока опять не привык к полету в звене при буксировке. Он честно выполнял свою работу – не отлично, но не очень плохо. Я бы сказал, он был средним пилотом. Средним пилотом с небольшим сроком службы.

Харрис-Хилл остался за нами. "Ka6" развернулся, чтобы следовать вдоль гряды холмов, и стал набирать высоту. Хотя мы ощущали небольшой воздушный поток, поднимающий нас, и, возможно, могли бы оторваться через минуту после взлета, мы кротко оставались на буксире, считая разумным пользоваться дополнительной помощью, пока нам ее предоставляют.

– Ты замечал, – сказал он, – что полет на буксире напоминает то, как растет ребенок? Пока ты привыкаешь и приспосабливаешься к этой жизни, – буксировочный самолет-мать летит перед тобой, защищает тебя от воздушных ям, поднимает тебя на высоту. Парение очень напоминает жизнь, тебе не кажется?

Я вздохнул. Он все говорил и игнорировал изящные маленькие трюки, которые помогли бы нам выиграть соревнование. Мы бы могли повернуть самолет-буксировщик на наш курс, потянув влево хвост "каба" буксировочным канатом. Мы могли бы удержать его, подергать трос, от того, чтобы он набирал высоту слишком быстро. Такие трюки могли бы обеспечить нам свободный полет лишние несколько сотен футов на курсе, и это изменило бы ход соревнования. Но он игнорировал все, что знал я, и продолжал говорить о том, что знал он.

– Ребенок может привыкать к жизни, не воспринимая ее слишком серьезно, не очень сильно ощущая ее давление, не принимая слишком много решений, следуя за своим буксиром в небе жизни. Ему не приходится беспокоиться о нисходящих потоках или о том, чтобы найти для себя восходящий воздушный поток. Когда ты на буксире, ты получаешь то, что называется безопасностью.

– Если ты немного повернешь влево... – начал я.

– Но в то же время, пока он на буксире, он не свободен, и тут есть о чем подумать.

Я все время пытался вставить хотя бы слово. Я хотел заставить его дернуть самолет-буксировщик, чтобы он дал нам дополнительный толчок в нужном направлении. Это не обман. Любой пилот может это сделать.

– Я сейчас освобожусь, – сказал он.

И прежде, чем я смог остановить его, он отцепил буксировочный трос – БАМ! – и мы свободно повисли в небе. Шум летящего на большой скорости буксира сменился мягким шепотом парящего планера.

– Не слишком умно, – проворчал я. – Ты мог бы пройти еще две сотни футов на буксире и повернуть его кругом...

– Я хотел быть свободным, – сказал он, словно это был ответ.

Однако нужно заметить в его оправдание, что он все-таки повернул прямо на курс, направив нос против ветра на цель, находящуюся на расстоянии 40 миль. Это была нелегкая задача – долететь до цели против ветра на 1-26. И, что еще хуже, между нами и первыми кучевыми облаками над долиной была огромная зона застойного воздуха.

Чтобы достичь облачной зоны, нам нужно было проделать долгое тяжелое планирование, и к тому времени мы вполне могли бы оказаться слишком низко, чтобы воспользоваться поднимающимися к облакам воздушными потоками. Он держал нос на курсе, и увеличивал воздушную скорость для того, чтобы как можно лучше пройти через опускающийся воздух. Я заметил, что большинство других планеров после отрыва от самолетов-буксировщиков оставались у гряды холмов, ожидая восходящих потоков теплого воздуха, которые подняли бы их на высоту, достаточную для того, чтобы безопасно перелететь через долину... Картина была изумительной: планеры парили и разворачивались в тишине солнечного дня. И я знал, что, делая круги, они наблюдают, удастся ли нам с первой попытки перелететь через долину. Если да, то они последуют нашему примеру.

Я не знал точно, что бы я сделал, если бы я управлял планером. Было очень романтично и дерзко рвануться на нужный курс сразу же после отцепления буксировочного троса. Но если вам не удастся этот трюк, если нисходящие потоки прижмут вас к земле, вам конец, вы выходите из игры. Конечно, это произойдет и в том случае, если вы весь день будете парить над Харрис-Хиллом. Соревнование заключается в том, чтобы достичь цели, и для его выполнения нужны как смелость, так и осторожность. Другие начали с осторожности; мой друг выбрал смелость. Мы летели в направлении, противоположном от холмов, каждую минуту опускаясь на 300 футов.

– Ты прав, – сказал он, поняв мое сомнение. – Еще минута такого спуска, и мы вообще не сможем спланировать назад к холму. Но разве ты не согласен с тем, что рано или поздно человеку приходится отрываться от безопасности буксировщиков и воздушного потока, поднимающегося над холмом, и начинать свою собственную жизнь, какой бы она ни была?

– Наверное.

Но, может быть, если бы мы подождали, в долине образовались бы какие-нибудь теплые восходящие потоки. Сейчас же мы могли задержаться в воздухе, не более, чем на пять минут, а затем должны выбрать площадку и приземлиться. Немного хмурясь, я стал высматривать внизу место для посадки, все еще думая, что нам следовало подождать, как это сделали другие. Мне нравится парение. Мне не нравится превращать то, что могло бы быть двух- или трехчасовым полетом, в семиминутное стремительное движение к земле из-за того. что в этом парне взыграла смелость. 400 футов вниз каждую минуту.

– Человеку нужно всегда стараться делать все самым лучшим образом.

– Твое понимание "лучшим образом" отличается от моего. В следующий раз позволь мне управлять планером, о'кей?

– Нет.

Ответ был серьезным. Ом полностью управлял всеми полетами, которые мы совершали вместе, если не считать одной-двух минут. Он уже делал некоторые ужасные ошибки в свое время, но и должен признать, что у него также было несколько прекрасных полетов. Ошибки ошибками, красота красотой, а управлять самолетом он мне никогда не позволял.

300 футов вниз каждую минуту. 900 футов над землей.

– Ну вот, – сказал я. – Потуже затяни привязные ремни, когда планер начнет падать.

Он не ответил, разворачиваясь в сторону заасфальтированной стоянки, освещенной ярким солнечным светом. Может быть, и не начнет.

Игpa была окончена. Я знал это. Нам был конец. Если он будет садиться на стоянку, длина которой дли приземлении слишком мала, он размажет планер но земле. Другого места для посадки нет... Провода, деревья, дороги. 200 футов в минуту, прошли высоту 700 футов.

– На этот раз ты это сделал, приятель, именно ты! Все кончилось, оставалась только авария. Он не был настолько хорошим пилотом, чтобы посадить 1-26 на этой площадке, не сломав его. Может быть, это мог проделать А.Д.Смит, но этот парень с его несколькими полетными часами в 1-26 – никоим образом. Я потуже затянул привязные ремни. "Проклятье, – подумал я, – Если бы планером управлял я, мы бы сейчас спокойно держались в восходящем потоке над гребнем холма. Но управляет он со своей романтической бравадой, и теперь мы – в одной минуте от катастрофы".

– Ну, а как насчет этого? – спросил он. – Наконец восходящий! 250, 300 футов в минуту вверх!

Он резко накренил "швейцер" влево, делая круги над стоянкой в узком плотном теплом потоке. В планере, пока он набирал высоту, было тихо.

– Заметь, – наконец сказал он, – набор высоты – 600 футов в минуту, и мы прошли уже 2500 футов!

– Ага. Иногда тебе просто фантастически везет.

– Думаешь, повезло? Может быть, и так, а может быть, и нет. Верь в восходящий поток, никогда не сдавайся и не бросай поиски его, и клянусь, что ты выйдешь из трудной ситуации успешнее, чем тот, кто сдается на высоте 1000 футов. Человек ни за что не достигнет своей цели, если он не научится как-то поднимать свой дух, ты согласен?

Мы поднимались в потоке до высоты 4500 футов, и планер опять лег на нужный курс.

– Этот маленький поток теплого воздуха спас твою шею, – сказал я, – а ты покидаешь его, даже не попрощавшись.

Я говорил это в основном в шутку, подсмеиваясь над его обычной мечтательностью.

– Правильно. Никаких прощаний. Бесполезно оставаться тут после того, как мы поднялись на достаточную высоту. Цепляются за старый поток только неверящие. Восходящие потоки попадаются снова и снова. Единственная настоящая гарантия безопасности для планера это уверенность в том, что в небе есть другие теплые потоки, невидимые и ожидающие летчиков. Нужно просто научиться находить эти потоки.

– Гм, – сказал я.

Это звучало вполне логично, когда мы, накренившись, планировали на высоте 4500 футов, но философия оказалась слабым успокоением, как только я вспомнил свои ощущения во время направления к стоянке.

Мы немного пролетели на одной высоте, но потом это парение закончилось, и мы опять стали опускаться. Благополучно достигнув кучевых облаков, мы обнаружили, что там вообще не было никакого восходящего потока, хотя он там должен был быть. Мне вдруг стало жарко. Под нами была опушка обширного соснового леса и гористая местность – нам нужен был этот поток.

– Опускаемся со скоростью 200 футов, – сказал я. – Что ты собираешься делать теперь?

– Наверное, останусь на курсе. Думаю, что независимо от того, опускаемся мы или нет, надо предпринять именно это.

Да, именно это. Всегда трудно делать именно то, что нужно, когда совершаешь перелет из одного места в другое. В поднимающемся воздухе, например, вам надо замедлить ход, в то время как вам кажется, что лучше следовать по курсу, опустив нос вниз для набора скорости. В опускающемся воздухе, когда вам кажется, что лучше поднять нос, его нужно опустить, чтобы увеличить скорость и пробраться через нисходящий поток как можно быстрее. Однако нужно отдать ему должное: он опустил нос и ринулся вниз, хотя мы были над холмами, ощетинившимися сосновыми верхушками, падая с высоты в 2500 футов и не видя места для посадки. Он летел так, словно изучил все учебники по планированию. Более того, он летел так, словно верил, что все эти учебники были правы.

– Бывают случаи, сказал он мне однажды, – когда приходится верить людям, которые уже проделали то, что ты хочешь предпринять. Тебе придется верить тому, что они говорят, и следовать их советам, пока ты сам себе не докажешь, что это действительно так.

Вопросы были излишни: именно так он и поступал в данный момент – верил схемам, изображающим восходящий поток, существующий над ветром, который дует с холма.

Мы теряли высоту.

– Похоже, под тучами с правого крыла может быть восходящий поток. Они всего в нескольких милях.

– Может быть.

Ненадолго наступило молчание.

– Тогда почему ты не повернешь туда, пока у нас еще достаточная высота для того, чтобы долететь до них?

Я чувствовал себя, словно учитель первого класса, разговаривающий с медлительным учеником.

– Да. Ладно. Еще посмотри налево. Там, в десяти милях, также есть под тучами громадный восходящий поток. Но он не на курсе. Если мы свернем туда, мы, конечно, сможем подняться, но мы будем в десяти милях от нашего маршрута и потратим весь запас высоты только на то, чтобы вернуться на него. Так зачем делать весь этот маневр? Все, чего бы мы добились, – это потеряли бы время, нисколько не продвинувшись. Так случалось со многими хорошими летчиками. И не случится со мной.

– Забирайся высоко и оставайся высоко, – процитировал я его.

Он даже глазом не моргнул. Какой отвратительный день! Мы уже опустились до 1500 футов, находясь среди кучи нисходящих потоков, и приземлиться не было куда – под нами были одни деревья. Воздух стал стоячим и плотным, словно прозрачная гранитная скала. Дела обстояли хуже некуда. На стоянке, по крайней мере, находились люди, которые помогли бы нам собрать обломки. А в этом лесу не было даже наблюдательной вышки. Никто даже не увидит, как мы разобьемся.

– Не знаешь, где найдешь, где потеряешь, – вдруг произнес он, резко поворачивая планер вправо.

– Что случилось? Что ты делаешь?

– Посмотри – планер.

Это был чисто-белый 1-26, кружащийся в восходящем потоке не далее, чем в полумиле от нас. Я думал, что мы тут одни, но перед нами все время был кто-то еще, и теперь он отмечал теплый поток.

– Спасибо, друг, кем бы ты ни был, – наверное, мы сказали это вместе.

Мы скользнули под второй "швейцер", и вариометр сразу же показал набор высоты 200 футов в минуту. На бумаге этого не опишешь, но при подъеме со скоростью 200 футов в минуту сосновый пес, раскинувшийся под нами во всю ширину горизонта, – прекрасное зрелище. Мы терпеливо и аккуратно отработали подъем, и к тому времени, когда мы покинули воздушный поток, у нас в запасе было 4000 футов. Второй планер уже давно отправился по своему маршруту.

– Было очень мило с его стороны отметить для нас этот поток.

– О чем это ты? – его голос звучал раздраженно. – Он не отмечал его. Он нашел восходящий ноток для себя и использовал его для своего собственного набора высоты. Ты думаешь, что он делал этот подъем ради тебя? Он не помог бы нам ни на йоту, если бы мы не были готовы к тому, чтобы принять помощь. Если бы мы не увидели его или увидели, но не поверили, что можем воспользоваться потоком, который он обнаружил, то сидели бы мы сейчас на какой-нибудь сосновой ветке.

Выходя из потока, мы взглянули вниз и увидели, как еще один планер низко скользнул под нас, нашел восходящий поток и стал разворачиваться для набора высоты.

– Видишь?- сказал он. – Может быть, этот парень внизу сейчас благодарит нас за то, что мы отметили поток, но мы до этой минуты даже не знали, что он где-то рядом. Забавно, правда? Мы совершали свой подъем, а на самом деле кому-то оказали услугу.

Горы уступили место плоской равнине. День приближался к концу. Я просто летел, не думая особенно ни о чем, как вдруг он сказал:

– Посмотри туда.

У дороги простиралось широкое зеленое поле, посреди которого стоял приземлившийся планер.

– Плохо, – сказал он со странной печалью в голосе. Меня испугали его слова.

– Плохо? Что ты имеешь в виду?

– Бедняга прошел весь этот путь, а теперь выбыл из соревнования и сидит на этом поле.

– Ты, должно быть, устал, – сказал я. – Он не выбыл. Расстояние, которое он прошел, засчитается, и заработанные за него очки будут приплюсованы к тем, которые он получит завтра и послезавтра. И вообще, неплохо иногда наконец опуститься, ненадолго выйдя из соревнования, и просто отдохнуть на траве, знал, что завтра полетишь опять.

Пока мы смотрели, голубой пикап аккуратно съехал с дороги на поле, таща за собой на буксире длинный узкий прицеп для планеров. Да, там будет весело. Наземная команда начнет ругать пилота за то, что тот не сумел пролететь дальше, а он расскажет им обо всем полете в подробностях и докажет, что каждую минуту делал все от него зависящее, чтобы подольше продержаться. Наверное, кое-чему он научился, и в следующий раз будет лететь более умело. Завтра тот же пилот снова вылетит на соревнование на конце другого буксировочного троса.

– Ты прав, – сказал он. – Извини. Это совсем не плохо. Это как раз правильно. Прости, что я был так слеп.

– Ничего.

Я не мог попять, испытывает он меня или нет. Это было ему свойственно.

Мы попытались дотянуть на нашем последнем длинном планирующем полете до пункта назначения, но в сумерках нисходящие потоки стали еще хуже, и нам это не удалось. Вечером колеса нашего планера коснулись одинокого пастбища в миле от цели. Но мы сделали все, что могли, поэтому сожалений быть не могло. Даже у меня досада исчезла.

Когда, наконец наш яркий планер остановился на зеленой траве и ветер у его крыльев вздохнул в последний раз и исчез, кругом все было таким неподвижным, что казалось мертвым.

Тогда мы открыли крышку кабины, я-практик и он-романтик – оба в теле одного летчика, и вышли из тела планера, который пронес нас сквозь приключения этого дня.

Воздух был легким и свежим. Мы слышали пение птиц в траве.

Завтра мы, конечно, опять полетим, но сейчас было приятно лечь и вытянутся в траве, зная, что мы живы.